Рубрика: Без рубрики

Шизофрения

Я похож на многоногого паука. Даже не на паука — на мозг. Один большой больной мозг, в который воткнут миллион игл-контактов. Миллион бугорков, складывающихся в уникальный, как отпечаток пальца, рисунок борозд и извилин. Миллион тончайших игл. Каждая воткнута в свой бугорок. Нейроны, аксоны… все они передают электрические сигналы. И мозг, получая эти сигналы, дёргается соответствующими отделами. Тысячи игл одновременно искрят импульсами. Вся серо-розовая туша мозга мелко вибрирует. Иногда колебания какой-то части туши становятся более заметны — это когда несколько десятков иголок работают синхронно. Или одна игла бьёт мозг особо сильными импульсами. Зачем нужны руки, ноги, и вообще тело? Ведь вся информация поступает в мозг, так? А кто мешает получать ее непосредственно на иглы? Правы отцы киберпанка, вот оно, наше будущее. Да что будущее — настоящее.

Я подключён. Я в сети. Я одновременно слежу за сотней страниц. Я читаю десятки ЖЖ. Я — человек сети, homo retis. Это мой наркотик и моё спасение. Да, я не первый, кто об этом говорит. Наверно. И мне наплевать.

Я наркоман. Зависимость от нервных импульсов. Если их нет — я не знаю, что делать. Мозг останавливается. Но после паузы всегда приходит новый имульс. А затем ещё. И ещё. Снова привычный поток искр, квантов информации, вливается в подрагивающий мозг.

Большинство искр умирает сразу, рассыпаясь в темную пыль и истаивая, не долетев до поверхности. Некоторые падают и гаснут чуть погодя. Некоторые оставляют огненный след, некоторые — выжженое пятно. Мозг вздрагивает, но продолжает жадно ловить их. Некоторые искры находят правильный путь и попадают в глубину. Там они тлеют, неясно освещая ущелья и кратеры серого вещества. Иногда такая искра может разгореться. Иногда она гаснет.

Но время от времени, в пылающем от света искр ядре мозга вызревает собственный поток, искры которого сливаются в электрические разряды невообразимого цвета и силы. Они накапливаются, они проходят свой путь от невнятных щелчков до громового crescendo. Они рвутся наружу и иногда прорываются сквозь черепную коробку, сквозь линии связи, сквозь пальцы и чувства. И тогда мозг становится не безвольным паразитом, но демиургом собственного прекрасного мира.

Это жизнь? Да, это жизнь. Я так существую. Я обмениваюсь своими искрами с другими существами — через такие же иглы в их мозге. Я вижу безбрежное море огней. Это они, другие существа. Они сияют своими искрами в тёмно-серой глубине. Иногда вспышки соединяются в сияние, накрывающее несколько ярких точек. Какая-то точка тускнеет. Какая-то становится ярче. Они живые, они щедро рассыпают свои искры на тех, кто готов их принять. И всегда можно выбрать тот цвет и звук, который нужен мне именно сейчас.

Лишившись потока искр, вынув иглы из мозга, я обрету плоть. Я стану обычным homo, который частично sapiens. Но иглы, они сидят очень глубоко. Когда я буду их вырывать, они заберут с собой куски мозговой ткани. Надо ли мне рисковать? Обязательно ли надо терять, чтобы… что? Приобрету ли я что-то такое, за что не жалко отдать целые потоки, сверкающие и взрывающиеся разноцветными сполохами?

Ведь у меня есть и другая жизнь. Там у меня есть тело. Есть физиологические потребности. Есть бесконечно близкие и одновременно бесконечно далёкие люди. У моей второй жизни — свои ценности и они много значат для alter ego.

Я хочу выпустить на свободу громовой поток — и не могу этого сделать. Поток часто спадает и слабеет в столкновениях с той, другой жизнью, с её проблемами и неурядицами. Но искры остаются тлеть в глубине.

Иногда мне кажется, что слепящий поток разорвёт мою голову. Когда-нибудь мой мозг разлетится на части. И я хочу остаться там, где моё сознание останется навсегда подключённым к мучительным иглам.

Тогда я никогда не умру.

16−01−2003

Разговор с Богом

Поздняя осень. Каждый следующий рассвет холоднее предыдущего. Облетели все листья, и деревья стоят голыми и беззащитными. Воздух холоден, при сильном вдохе покалывает крылья носа. Небо затянуто серой пеленой высоких туч. На земле лежат тёмные, омертвелые остатки былой роскоши, буйство огненных красок уступило место стылому пеплу ноября. Чёрные, чуть влажные стволы деревьев образуют причудливый узор, сплетаясь в перспективе сходящихся линий. Кажется, что весь лес прозрачен насквозь. Не слышно ни звука. Если сдержать шаг и затаить дыхание, то можно услышать только собственное сердце. Земля суха, воды в ней почти нет: давно прошедший дождь растворился в разбухшей коре упавших стволов. Пахнет прелью, но запах этот прозрачен, как сам воздух.

Через перелесок и большую прогалину, на небольшом пологом холме видны тёмно-серые крестьянские дома с их неровными заборами, пристройками и пёстрыми квадратами огородов. Домов немного, всего с десяток-полтора, не больше. Похоже, что все они обитаемы: около нескольких стоят и ведут неспешную беседу тепло одетые люди. Видимо, жители этой деревеньки в основном закончили свои дела по хозяйству и теперь могут себе позволить роскошь праздного общения с соседями. На дороге меж домов разбросаны светлые точки: точки помельче — куры, точки покрупнее — стадо коз. На пригорке перед въездом неторопливо дощипывают последнюю траву несколько коров.

Низина заполнена водой. Каскад рукотворных прудов, появившийся здесь по прихоти тогдашнего хозяина усадьбы над горой ныне кажется натуральным. Английский парк, когда-то блиставший ровностью линий, теперь полностью завоёван природой. Кольцевые аллеи, обвивающие холм от старого здания усадьбы осыпались, но они всё ещё широки и по ним удобно ходить. Рассекающая гору лестница с каменными ступенями спускается к самой воде. Она не монолитна: неумолимое время съело раствор, связывавший её камни, и теперь каждый из них живёт сам по себе, сохраняя лишь общий замысел строителей. Можно сойти вниз, присесть на крайний камень, уже лежащий наполовину в воде и коснуться тёмной поверхности воды. Она холодна и чиста. Её глубина сродни старому зеркалу: издалека кажется, что оно уже ничего не может показать, кроме туманного силуэта, подходишь ближе — и проступает твоё отражение, подходишь совсем близко — и различаешь не только себя, но и мельчайший узор чёрточек, царапин и маленьких пятнышек в потемневшем от времени стекле.

Большой пруд застыл в спокойствии. Иногда оно нарушается случайным всплеском рыбы или рябью от упавшего в воду жучка, но в целом водная гладь тиха. Старый полуобвалившийся кирпичный мост угрюмо нависает над негромко журчащим ручьём. Звук разбивающейся на замшелых камнях воды появляется за несколько шагов до моста: ручей течет в глубоком овражке.

Среди бесконечного однообразия древесных стволов проглядывает светлая постройка. Церковь. Её построили давным давно. Как она уцелела в безумном грохоте революционных и военных лет?.. Впрочем, она не осталась совсем в стороне от перемен: её колокольня всё-таки, была разрушена, как свидетельствует надпись, высеченная на каменной плите при входе. Это не помпезный храм, возведённый в центре мегаполиса. Это маленькая сельская церковь с маленькими окнами, сохраняющими тепло. Свет не горит и помещение стоит в полумраке. Со сводов смотрят лики святых и, странное дело — они не давят своей скорбью. Они строго и сочувственно смотрят на вошедшего, как будто говоря: «ты пришёл в дом Бога».

Изнутри храм оказывается гораздо больше, чем снаружи. Воздух в нём холоден и чист, в нём легкий запах ладана и свечного воска. В эту церковь не надо занимать очередь: храм действует и вход в него открыт для всех, независимо от вероисповедания и внешнего вида. Для того, чтобы поговорить с Богом не нужно ничего, кроме собственного желания. Если хочется придти к Богу, этому не должно быть препятствий.

Из дома Бога каменная дорожка ведёт обратно в лес. Снова еле слышно шуршит и упруго подаётся под ногами листва. Снова в воздухе застыли прозрачные кристаллы тишины, которые разбиваются от треска случайного сучка.

Пора возвращаться в пропахший бензином и горячим электричеством улей города. Оттуда до этого волшебного места всего несколько километров. И, хотя я всегда жил в городе, оно снова и снова притянет меня. Я никогда не смогу забыть эту торжественную тишину, в которой чувствуешь себя мельчайшей частью чего-то безгранично большого, могучего и прекрасного.

Наверное, это и есть разговор с Богом.

16−09−2002

Мобила

— Алё? Привет! Как твои дела? Нормально? Ну, прекрасно. Да, тоже ничего. Иду к метро. Да, весь день скучал. Ну, ничего, недолго осталось. Да, милая. Обязательно. Что? Ага, сыр, колбаса… а что, у нас уже всё кончилось? Ах, ну да, гости же были: Гости, глодайте кости: Да что ты? И что она ему сказала? Ну и правильно, давно была пора его выхерить. Сам не работает, сидит на шее… Ну да. Ещё чего придумал. Да уж, везет Оксанке, как утопленнице. Не одно, так второе. Ну ладно, родная, я, вообще-то, по мобиле трещу, если ты помнишь, приеду — поговорим… скоро буду… целую.

— Здорово! Как сам? Хы-хы, да уж, да уж. Планы?.. Ну, как минимум, до дома доехать, Катька меня заждалась. Не, ну погоди, какое пиво. Знаю я твое пиво: разминка пивком — водка с огоньком. Да ну? А ты вспомни, чем прошлый раз кончилось? Ага! Вот-вот. Ну, ты тоже умник тот ещё — в жопу пьяный в фонтане купался… Хорошо ещё, что не утонул. Ну да, море-то по колено, хы-хы. Ладно, перец, я как свои планы провентилирую, сразу отзвоню. Отзвоню, раз сказал. Всё, давай.

— Да? Мам, ну сколько тебя просить, не звони мне на мобильный просто так. Да, я жив и здоров, уже почти в метро зашел. Да, сейчас отрубится. Ну, я же не виноват, что ты мне всегда звонишь, когда я куда-то иду или еду? Всё, мам, давай, я тебе перезвоню из дома, что меня по дороге катком не переехало. Ну, а ты не волнуйся так каждый раз! Ну, всё, пока.

— Да? Какой машины: ах да! Да-да-да! Тойота Карина, 92 год, двигатель 1,6, ну там всё написано, да… ну да. Почему дешево? Это нормально за машину такого года и в такой комплектации. Не, ну конечно, она не новая, что вы хотите. 92 год. Да, немножко сколов и царапин… по кругу: да, специально не крашу, чтобы было видно, что небитая. Да, можно. Завтра? Да запросто. Да. Да, Давайте созвонимся. Да, в 10 утра нормально. Ну, всё, отлично. До свидания.

— Милая? Привет! А я уже в магазине. Ну, вот такой я скоростной. Ага, метро угнал. Тааак: сыр, колбаса… тебе что взять? Сок апельсиновый джей-сэвен, ага, есть. Даниссимо. Есть сливовый, маракуйя… маракуёвый… да, есть персиковый. Ага. Кефир? Госсподи, кефир-то тебе зачем?.. Маски делать??? Ах, не тебе: ну, слава богу, а то я уж испугался: рановато тебе еще маски-то делать. Угу, хлеба обязательно. Слушай, мне тут Серёга звонил, ну да, тот самый… ну ладно, ладно, не кипятись. Ну, я же тебе сказал, а мог бы и сразу к нему ломануться… ну всё, всё. Всё, я сказал. Да, уже на кассе. Детский Орбит? Хорошо. Ну всё, давай, целую.

— Алё? Да, я. Что случилось? Сервер не отвечает? А что говорит? Память кончилась? Ну, перегрузи его: ну, как обычные винды, как-как… да, сам встанет. Ну, а что делать, если шеф четвёртый месяц заявку на новый сервак не подписывает? Приходится работать на наследии прошлого: Да, шатдаун, йес и всё такое. Ну всё, ща перегрузится и все будет хорошо. Ну всё. Если что — звони, но по идее всё должно быть нормально. Ну да, висит какая-то задача и жрет память… естественно. Ну всё, давай, удачи.

— Да? Алё? Кто это? Что? Какая, нафиг, нить прервалась? Вы что, в прядильный цех звоните? Ну и что? А я-то чем могу помочь? Ну и? Да, я стою на остановке. Но какое отношение…

***

Голос из телевизора: «На улице академика Столбовицкого произошло дорожно-транспортное проишествие. Один человек погиб. Автомашина „Линкольн Таун Кар“ на большой скорости двигалась по улице академика Столбовицкого в сторону области. В условиях недостаточной видимости водитель иномарки среагировал на изгиб дороги с опозданием, не справился с управлением, и тяжёлая машина вылетела через ограничительный бордюр на автобусную остановку. К счастью, из-за позднего времени на остановке стоял всего один человек. В результате наезда пешеход получил тяжёлые травмы и скончался на месте. Водитель автомашины не пострадал.»

17−01−2002

Осенний сон

Мне снится сон. Я всегда вижу его с мельчайшими подробностями. Я стою на центральной площади безымянного городка, где-то в глубине моей необъятной Родины. Идет бесконечный, мелкий, холодный осенний дождь, от которого негде укрыться. Он пропитывает всё, он стекает крупными каплями со стен домов, он срывается струйками с пожелтевших от времени жестяных крыш. Я стою рядом с наглухо закрытым киоском. Может быть, это «Союзпечать», может быть, «Соки-воды» — непонятно. Его окна всё равно плотно закрыты синими дощатыми щитами и надежно заперты стальными полосами с большими висячими замками. От дождя все краски поблекли и мир окрашен только оттенками серого. Серое небо, темно-серая земля, темные лужи, по которым беспрестанно гуляет рябь от падающих дождевых капель.

Асфальт лежит на площади только рядом с большим бетонным навесом. Наверное, это автобусная остановка, но сейчас рядом нет ни автобуса, ни пассажиров. Вся площадь безлюдна.

На мне одеты теплые резиновые сапоги с мощным протектором и болоневый комбинезон. Под пахнущей тальком плащ-палаткой скрывается толстый мягкий свитер, который мне связала мама. Я очень его люблю. На голове у меня чёрная шерстяная шапка и капюшон плащ-палатки. На моём поясе висит широкий хозяйственный нож, которым я когда-то рубил кусты сорняков на нашем участке, и он придает мне чувство уверенности и защищённости. Дождь пытается промочить меня насквозь, но у него ничего не получается. Ветра почти нет и поэтому дождь ничего не может поделать. Я выхожу из-за трепещущего дерева и медленно выхожу на площадь. Под ногами хлюпает грязь, ноги норовят разъехаться, но я все равно продвигаюсь вперед.

Я выхожу на центр площади. Вокруг по-прежнему никого нет, только я и бесконечный дождь из низкого серого неба. Я иду к бетонной остановке и вдруг замечаю какое-то движение. Навстречу мне выходит промокший насквозь, довольно крупный дворовый пёс. От него терпко пахнет мокрой псиной. Он такого же неопределённо-серого цвета, как и всё вокруг. Он подходит ко мне, по его морде течет вода. Я протягиваю к нему руку. Пес подходит ближе и лижет её своим теплым шершавым языком. Я треплю его по переносице, пёс довольно жмурится. Он пристраивается ко мне сбоку и мы идём дальше вместе.

Я прохожу мимо остановки. На её бетонном полу лежат влажные обрывки бумаг, старых газет, использованные билеты, шелуха от семечек… Я прохожу мимо. Мне тепло и сухо, рядом со мной трусит пёс.

Я иду мимо почерневших от дождя деревянных домов. Их окна плотно задёрнуты. Асфальт под моими ногами растрескался и больше похож на стиральную доску. Я бреду по этой дороге неизвестно куда, прочь из этого города.

Пёс останавливается. Я смотрю на него. Если бы он был человеком, он, наверное, покачал бы сейчас головой. Ему нельзя идти дальше. Он укоризненно смотрит на меня, мол, только познакомились, а ты уже уходишь. Я смотрю на него. Он понимает, что я не пойду обратно, разворачивается и медленно трусит обратно в город. Наверное, у него есть там дела.

Я смотрю ему вслед. Я понимаю — у него еще есть время. А у меня его уже нет. Я должен идти дальше. У меня ещё много дел.

Этот город — мой дом. Здесь никогда не бывает солнечных дней. Здесь всегда осень. Здесь всегда идет дождь. Здесь никогда не бывает людей и автобус никогда не приходит на площадь. Этот город — фантом, исчезающий след моих воспоминаний. Каждый раз домов в нем становится меньше, но я знаю — центральная площадь будет всегда. И я всегда начинаю свой путь от наглухо закрытого ларька. И я начну его снова и снова, я точно это знаю.

***

Моё тело вытягивается. Плоть покидает мои кости. Я щерюсь в усмешке, потому, что теперь я знаю своё имя. И когда-нибудь я обязательно приду к вам и принесу с собой вечный осенний дождь. Обязательно.

20−06−2001

Солдатский дневник

НИИТИМП.
Секретно! Строго ДСП!
Код материала: 12Б-40−76.
Тип материала: Т08.
Суть материала: беседа с майором Ч-ским.
Материал получен: 28 октября 1970 года.
Справка об объекте/субъекте: см. папку 12Б-01.
Беседу провёл: МНС Стеклов В.С.
Примечание: исходные посылки субъекта и его морально-психологическое развитие на момент прорыва представляют самостоятельную ценность для анализа.

Начало записи:

-----------------------

(пауза (шипение плёнки, шорох): 3 с.)

— Здравствуйте, /имя, отчество/. Пожалуйста, присаживайтесь.

(скрип, шорох: 6 с.)

— Здравствуйте. Чем могу быть полезен?

— Нас интересует случай, о котором Вы упомянули в разговоре… (пауза, шуршание) 16 мая 1969 года. (вздох субъекта) Не волнуйтесь я напомню: он связан с неким детским переживанием, которое оказало на Вас очень сильное воздействие.

(пауза: 4 с.)

— Вот как… А зачем вам это знать? Это касается только меня, и никого больше. (неуверенно)

— Видите ли, специалисты нашего учреждения считают Ваш случай интересным. Вы же знаете, мы никогда не вызываем людей без повода. Вполне возможно, Ваш рассказ поможет нам в выяснении ряда деталей наших проектов. Мы очень заинтересованы в вашем рассказе. (мягко) Это может помочь укреплению обороны нашей Родины.
(доверительно)

(пауза: 7 с.)

— Ну, хорошо… (очень неуверенно)

/ Помета на полях: предварительно Ч-ский характеризовался как решительный волевой человек. Сильно нервничает? /

— Уважаемый /имя, отчество/. Давайте, я буду задавать Вам простые вопросы, а Вы будете на них отвечать, так Вам будет легче.

(пауза: 3 с.)

— Я понимаю, Вам сейчас непросто. Давайте попробуем начать… Скажите, пожалуйста, сколько Вам было лет в тот момент…

— Мне было 14.

— Отлично. И где это произошло?

— Это произошло в деревне Замошье… Новгородская область, даже почти граница с Псковской.

— Когда это произошло?

— Я очень хорошо помню этот день. Это было 14 июля 52 года. Меня отправили в деревню к родной тётке, помогать ставить дом. Я помню, отец ещё говорил, что вот, посмотришь на настоящую жизнь, поработаешь руками… Я был худосочным. Постоянно мне били морду в школе… тогда ведь обучение раздельное было, во всей школе сплошные пацаны. Безотцовщина, много мужиков война побила. Все злые, обтрёпаные… шпана… некоторые сразу из школы в тюрьму пошли… (вздыхает, слышен звук зажигаемой спички)

/ Помета на полях: Явно расслабился./

— Да… ну вот. Отправили меня в деревню. А там же как? Сначала поезд до Новгорода, потом до Подлипок на псковском, а там либо на попутке, либо пешкодралом… километров 12. А успеть надо засветло, потому как ночью там страшно — волки. Ну, я на станции шофера одного уломал — он меня отвез. Чего ему, полчаса туда, полчаса обратно, один хрен стоял под погрузку муки, которая ещё не выехала даже. Короче, добрался отлично, встретили меня тётка, дядька… с войны комиссовался. Без руки пришёл, а свои-то помощники у них ещё маленькие: две девки… кажется, 5 и 3 и пацан годовалый. Бегал там без порток, его ещё пчела соседская в задницу саданула, так её раздуло — больше головы (смех).

— Ну, оклемался он потом?

— Конечно, куда деваться… кислого молока привязали, с погреба, и всё спало за пару часов. Да. Ну, первую неделю я из дома нового вообще не вылезал, потому что работы там было… начать и кончить. Сруб-то уже поставлен был, соседи помогли, а теперь там слеги надо было ставить, потолок крыть-утеплять, крышу дранкой крыть, полы стелить… в общем, много работы. А потом дядька говорит, надо выходной сделать, а то пашем уже неделю — надо бы и передохнуть, хотя б полдня. В лесу, говорит, малины… море. Надо сходить, пособирать. Всё равно заготовки на зиму делать надо? Надо. Вот, тоже дело. А то я уже во сне пилить-строгать начал. (смех)

— Да… Бывает. Как говорил Фридрих Энгельс, «лучший отдых — смена работы»? (смех)

/ Помета на полях: Молодец! /

— Да-да. Ну вот. Пошли мы с ним за малиной, а там, значит, очень тяжёлые бои были. Много народу полегло, и немцев, и наших — болота же, местность очень трудная. Местные рассказывали, там батальонами пропадали, кто проводников не брал. Говорят ещё, болота людей сохраняют. Ну, то есть, утонул человек — и не гниёт. Лежит себе и лежит, и ничего ему не делается. Дядька рассказывал, болота иногда выталкивают наружу… всякое.

(пауза: 4 с.)

— Да… и вот там…

(пауза: 3 с.)

— Продолжайте, пожалуйста. Что Вы там увидели?

— Дядька на малинник меня привёл. Ну и начали мы её собирать. Я шёл-шёл, и вдруг увидел дырку в земле.

— Дырку?

— Ну да… дырку. Ну, лаз, то есть. Землянка… Ну, я ж молодой, любопытный… а вдруг там автомат или винтовка? Я б её тогда в город забрал… во дурак был.

— И Вы туда заглянули?

— (смешок) Заглянул? Залез!..

— И что Вы там нашли?

— А там мусор ящики какие-то старые, из-под патронов, наверное, подгнившие уже, сыростью пахнет… и на одном ящике тетрадка лежит.

— Какая тетрадка?

— Обыкновенная… в полоску. Я ещё удивился, ящики подгнившие, а тетрадка просто влажная очень.

(пауза: 6 с.)

— И я эту тетрадку открыл. А она, значит, карандашом исписана. Буквы крупные, неровные. Читаю: «24 марта. Отступаем. Тяжёлые потери. Убит Коноваленко. Потерялся Максимов. От роты осталось 12 человек. 27 марта. Ночью пролетел самолет. Утонул Касимов. Немцы наседают. Мало патронов. 28 марта. Устроили засаду. Убили пять немцев. Есть консервы и спички. Патронов мало, 5 гранат. 30 марта. Не знаем где фронт. У Кешника началась гангрена, нога почернела. 2 апреля. Кешник совсем плох, бредит. Повсюду немцы. Группа разведчиков не вернулась. 3 апреля. Кешник умер. Сил копать могилу нет. Забрали документы, спустили в болото. Нас всего трое, к-цы Белов, Петраков, Улитин. Завтра уходим».

(пауза: 4 с.)

— И Вы всё это помните?

— Каждую букву. Да что букву, каждый штрих… Потому что я тетрадку положил… из землянки вышел — а там немец стоит.

— Как немец?

— Вот так. Настоящий, как с картинки. Шмайсер, на животе штык, каска. Я стою, ни жив не мёртв. А он смотрит сквозь меня, да как заорёт что-то по своему. А ему сзади отвечают. Ну, он разворачивается и идёт от меня. А малинника-то вокруг нету — одни кусты да кочки. И смотрю — к лесу цепь идёт. Все в серой форме. Вдруг стрельба. Пара немцев упала, руки вскинули. А остальные сами попадали. И давай строчить по лесу. А они пока шли, наверно, минут пять прошло, меня уже отпустило… ну, я и пошёл за ними, думаю, раз он меня не убил сразу, не увидел, что ли, значит, мне тут ничего не будет. Я ещё, помню, подумал, кино, что ли, снимают…

(пауза: 3 с.)

— А потом смотрю, из леса выбегают трое в светлой такой форме… ну, я почуял — наши. С поднятыми руками. А за ними выходят ещё немцы. Много… Ну они их окружили, я подхожу. Они на своём чего-то тараторят, злые… наши стоят — лица чёрные, глаза впалые, заросшие, грязные… на ногах сапоги, как у немцев, без оружия. И тут вдруг один, пониже, в лице меняется, руку за спину суёт… прыгает к одному немцу, который ближе стоял и виснет на нём. А тот заваливается как-то набок, и кричит что-то… страшно кричит. Тут все всполошились, двоих наших с ног сбили, а первого, который на немца напрыгнул, от него оторвали, оттолкнули и в три или четыре ствола… очередями… А наш падает на землю, и у него лицо прямо светлеет… Немца-то он достал, у того ручка прямо из живота торчала…

(пауза: 3 с.)

— А потом… немцы ещё поорали, а потом наших двух подняли… стоят они, мокрые, вода стекает… и выходит к ним здоровый такой немец… в руке кинжал… он ко мне спиной стоял, я его лица не видел… Он к одному нашему подошёл… за горло его схватил и ножом его, прямо в сердце. А я уже близко стоял… такой звук, когда нож в тело входит… шелест и глухой удар… и бульканье, с хрипом. Наш как-то мяукнул и обмяк весь…

(пауза: 6 с.)

(покашливание)

— Да… И второго нашего он тоже так же убил. Ножом. А потом он повернулся ко мне… а у него руки в крови… и нож в крови… а лицо обычное. Только злое очень. Глаза ледяные и колючие. И смотрит он прямо на меня… Ну, думаю, пиздец… всё. Подходит он ко мне, немцы расступаются… пахнет от него, немытый… хватает меня за ворот и втыкает нож в грудь. И трясёт меня, трясёт…

(пауза: 4 с.)

— А потом чувствую: и правда меня кто-то трясёт. Прихожу в себя — а меня дядька мой трясёт. Белый весь, рука единственная дрожит… Сказать ничего не может. И я не могу… Я смотрю на себя… а у меня вся грудь в малине… сочная, красная.

(пауза: 4 с.)

— Простите… это с тех пор у Вас седые волосы?

— Да…

(пауза: 3 с.)

— А что было потом?

— Потом? Да, в общем, ничего. Решили, что у меня припадок какой-то был. Водили меня уже в городе к врачам, ничего не нашли. Здоров, как бык.

/ Помета на полях: Замкнулся. Пик прошёл. /

(пауза: 6 с.)

— Что-нибудь изменилось в Вас после этого?

— (смешок) Ещё как… После этого я когда в школу пришёл, меня все дразнить начали… «снеговик, снеговик, где твоя морковка», что-то там ещё было про белую головку… ну, и один там, не самый здоровый, но зато самый наглый, громче всех орал… я как на него посмотрю… и мне кажется, я на немца того смотрю, с ножом. И меня не страх, а такая злость взяла… я прямо озверел, на меня пелена красная упала. Очнулся — а меня держат на полу за руки-за ноги… и этот… лежит. Не шевелится. Мне потом рассказывали, я его бил руками и ногами, вообще не остановить было ничем.

(пауза: 2 с.)

— Ну, он-то потом оклемался, в другой город уехал с родителями. Меня опять к докторам — а я опять здоров. Только с тех пор во мне какая-то ненависть холодная образовалась. Я когда в ситуацию попадаю, у меня что-то щёлкает в голове и я опять немца того вижу. И всё — не удержать, хотя и пелены нет уже. Потом в армию пошёл, попал в ВДВ, а оттуда меня в спецназ отобрали. Да так я и остался. Сначала на сверхсрочную, потом школа прапорщиков, потом офицерские курсы… ну, про задания рассказывать не буду, потому как не имею права. Ну, вы всё остальное, поди, уже и сами знаете.

— Огромное Вам спасибо. Вы очень нам помогли! Разрешите, если нам потребуются уточнения, связаться с Вами? (шум отодвигаемой мебели, шаги, голоса удаляются)

— Да, конечно, о чем речь…

(скрип и звук закрывающейся двери)

-----------------------

Конец записи

Предварительный анализ:
Субъект описывает прорыв второй степени. Степень достоверности высокая, однако требует проверки по арх. данным. На момент прорыва обладал комплексом неуверенности в себе, что, вероятно, помогло ему пробить контакт.

/ Помета на полях: Сопоставить с мат. 12Б-13−34 и 12Б-22−2. Псих. картина схожа. /

Предварительное заключение:
Случай интересный, требуется детальное исследование.

/ Помета на полях: 1. Где этот дневник сейчас? 2. Поднять данные на упоминавшиеся фамилии, м.б. есть сведения! /

Детальное исследование: см. материал 12Б-40−121.

***

НИИТИМП
НИИ Тонких Исследований Мировых Полей

Тип материала
Т08: «Т» означает «текст», «08» — расшифровка магнитозаписи.

Прорыв
Феномен проникновения человека через тоннель в пространстве-времени. Вторая степень означает полное присутствие сознания на уровне ощущений, первая — физический контакт. Первая степень пока считается недостижимой.

Пробить контакт
Почувствовать поле человека при физическом контакте с принадлежавшей ему вещью.

19−02−2000